Тредиаковский
Василий Кириллович
А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Я
Филолог и поэт Тредиаковский Василий Кириллович родился 22.II(5.III).1703 г. в Астрахани в семье священника, умер 6(17).VIII 1769 г. в Петербурге.
Обучался словесным наукам в школе монахов-капуцинов, преподававших на латинском языке.
В 1723 бежал в Москву (не хотел вступить в духовное звание) и поступил учиться в Славяно-греко-латинскую академию (Заиконоспасское училище) прямо в класс риторики. Здесь же сочинил первые стихи и написал две драмы — «Язон» и «Тит», представлявшиеся учениками школы.
В 1725 создал плач о смерти Петра Великого. Сочинял веселые песенки, включавшиеся в позднейшие его сочинения.
В начале 1726 Василий Кириллович отправился за границу. Всепоглощающая страсть к наукам привела его к еще более рискованному бегству. Около двух лет провёл в Голландии, обучаясь языкам и знакомясь с западной литературой.
В 1727, «шедши пеш за крайнею уже своей бедностью», прибыл в Париж, где жил на хлебах посланника князя А. Б. Куракина. В Париже Тредиаковский посещает в Сорбонне математические и философские лекции, а также слушает богословие. Продолжаются и его занятия стихотворством, большей частью на французском языке.
В сентябре 1730 возвратился на родину образованнейшим человеком, но нужда не оставляла его. Лишь после издания «Езды в остров любви», обратившей на него внимание придворных кругов, он получает место переводчика Академии наук, часто отвлекаясь от занятий сочинением стихов для придворных празднеств.
В октябре 1733 Василий Кириллович окончательно был введен в академию исполняющим должность секретаря с обязанностями «вычищать язык русский, пишучи как стихами, так и не стихами, давать лекции, составлять словари, переводить с французского на русский». Казалось, что судьба его складывается счастливо. Но зависимость ученого-разночинца от прихоти вельмож, пренебрежительное отношение знатных к деятельности первого в России литератора-профессионала делали его жизнь унизительной и беспредельно трудной. Он писал, стихи на случай, поздравительные, переводил массу мелких статей, учил безвозмездно знатных иностранцев русскому языку, переводил уставы воинские и торжественные оды. И в то же время он создавал труды, представлявшие крупный теоретический вклад в историю русской культуры.
В феврале 1740 в жизни Тредиаковского случилось событие, раскрывшее весь ужас его положения: он был зверски избит вельможей Волынским, издевавшимся при этом: «Станешь ли еще песенки сочинять?» В его лице, писал Белинский, «нещадно бито было оплеухами и палками достоинство литератора, ученого и поэта». Осложнялось его положение в академии и очевидным неуспехом в творческом состязании его с Ломоносовым и Сумароковым, более одаренными поэтами; придворная же публика своим сочувствием им и глумлением над Василием Кирилловичем еще более обостряла конфликт. После многочисленных прошений, в которых Тредиаковский подробно и с гордостью перечислял свои заслуги перед отечественной филологией, после длительного сопротивления немцев, засевших в академии, он все-таки в июле 1745 «первым из россиян» стал профессором «как латинския, так и российския элоквенции» (т. е. красноречия).
С 1746 Василий Кириллович начал чтение лекций по истории и теории ораторского искусства и поэтике. Время от времени, наряду с кропотливейшим трудом по переводу огромной «Истории древнего мира» Рол лена, он получает «изустно» высочайшие указания «сочинить по трагедии» и волей-неволей должен был подчиняться им.
В 1752 он издал первое собрание своих сочинений в двух томах. Каждое его новое произведение или им самим избранный перевод выходит в свет после долгих мытарств.
С 1757 он перестал посещать академию, где подвергался преследованиям и унижениям. В письме-объяснении он писал: «Ненавидимый в лице, презираемый в словах, уничтожаемый в делах, осуждаемый в искусстве, прободаемый сатирическими рогами всеконечно уже изнемог я в силах... чего ради и настала мне нужда уединиться». Однако трудиться он продолжал «для пользы всей России», утешением ему служит убеждение, что публика «сколько она ныне не видит российских стихов, от разных авторов составляемых, то в составе сих стихов, по количеству (т. е. размеру) их видит она мой собственный плод». 30 марта 1759 он был уволен из академии.
Литературную деятельность Тредиаковский не прекращал, но трудился в страшной нужде, давая уроки.
Долгое время общий хор критиков, исследователей, широкая молва разносили представление о нём как о бездарном поэте, скучном ученом-педанте, вечном труженике без таланта и искры вдохновения. Но уже Пушкин, вслед за Радищевым, писал о нем как «почтенном и порядочном человеке. Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел в русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков» (Полн. собр. соч., т. И, М., 1949, с. 253-254).
Первый крупный литературный успех пришел к поэту после издания переводного романа со стихами «Езда в остров любви» (1730). Перевод любовно-галантного романа француза Поля Тальмана (1663) угождал как вкусам ищущей легкого развлечения придворной верхушки и богатой молодежи, так и новым читательским пристрастиям, идущим на смену любителям деловой и панегирической литературы петровского времени. В приложенных же к повести стихах посвященных России, можно было найти и глубокое выражение патриотических чувств, столь характерное для той части общества, которая оставалась верной заветам Петра. «Езда в остров любви» представляла собой переполненное аллегорическими толкованиями изображение различных оттенков и перипетий любовного чувства героя Тирсита к его возлюбленной Аминте.
Действие развертывалось, напр., в пещере Жестокости, у ворот Отказа, на озере Омерзелости и т. п. В качестве героев выступали Роскошь, Почтение и Предосторожность, Очесливость (скромность), Глазолюбность (кокетство). Это был первый в истории книгопечатания России абсолютно «мирской роман». В нем же и сказалась существенная особенность Тредиаковского-филолога. В предисловии к переводу он высказывает новые и глубокие взгляды на самые принципы такого рода литературного груда, обосновывает теоретически основную особенность своего перевода: это «почти самое простое русское слово», а не «глубокословная славенщизна»; необходимость же именно такого языка объясняется им содержанием переводимого произведения — «сия книга есть сладкия любви».
В рассуждениях Тредиаковского об устарелости «славенского языка», о его непонятности широкому кругу читателей уже содержатся теоретические предпосылки для упорядочения русского литературного языка. Но выбранный поэтом салонный язык верхушки образованного дворянства не смог бы стать основой для формирования «современнейшего» литературного языка. Василий Кириллович выдвигал важные теоретические проблемы, основываясь на понимании объективных процессов развития языка и литературы, он великолепно использовал зарубежный опыт в своих собственных филологических изысканиях, но, когда он брался за творческое воплощение им же выработанных принципов и правил, ему постоянно сопутствовали неудачи и просчеты.
В сентябре 1734 он написал необычным для тогдашней поэзии размером стихотворное поздравление начальнику академии бар. И. А. Корфу.
В 1735 опубликовал «Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих званий». Это было провозглашение крупнейшей реформы в русском стихосложении. До конца своей жизни Василий Кириллович защищал не только приоритет, но и отстаивал огромное значение предложенной им и восторженно принятой поэтами реформы. Поэт ввел в русское стихосложение тоническую систему: «долгота и краткость слогов в новом сем российском стихосложении... только тоническая, т. е. в едином ударении голоса состоящая... в чем вся сила нового сего стихосложения состоит». Сейчас эта стиховая система чаще называется силлабо-тонической. Она возникла в результате изучения Тредиаковским предшествующей силлабической и кондакарной поэзии, наличия в ней тонических элементов; опирался поэт и на опыт других литератур, но основной побудительной причиной он сам признавал опыт русского народного стиха: «поэзия нашего простого народа к сему довела.
Даром что слог ее не весьма красный... но сладчайшее, приятнейшее и правильнейшее разнообразных ее стоп падение подало мне непогрешительное руководство к введению... оных вышеобъявленных двухсложных тонических стоп» (т. е. ямба и хорея). Сам поэт определял себя как человека, «стих начавшего стопой прежде всех в России». Действительно, понятие стопы создавало совсем иное представление о ритмической организации русского стиха, так как устанавливало в строке место расположения ударных слогов и соответственно место расположения слогов безударных.
Были в его реформе и элементы непоследовательности: так, он не отвел в своих рассуждениях места трехсложным размерам, хорей рассматривал, чуть ли не как единственный возможный в творческой практике размер, не исследовал стопы в коротких стихотворных строчках, ограничивал виды рифм и так далее. Ломоносов, более последовательно проводивший в жизнь реформу русского стиха, повлиял и на Тредиаковского, и в 1752 он внес многие изменения в свой «Способ». Что же касается стихов Василия Кирилловича, то тут, безусловно, он не смог создать таких значительных поэтических произведений, как Ломоносов или Сумароков.
В 1752 Василий Кириллович выпустил трактат «О древнем, среднем и новом стихотворении российском», где впервые и с достаточной полнотой исследовал историю стихотворства в России.
Немалое количество работ поэта посвящено теории жанров. Именно он впервые сформулировал основные принципы композиции, выбора героя торжественной оды (1735), выпустил ряд работ по теории поэтической речи, имевших значение для поэтики русского классицизма.
Значительную часть наследства поэта составляют переводы — поистине гигантская работа, исчисляемая сотнями названий. И здесь он выступал как писатель, практически осуществляющий свои теоретические принципы. В своих предисловиях к переводам он писал о высоком искусстве этого рода литературы: «переводчик от творца только что именем разнится. Еще донесу вам больше, ежели творец замысловат был, то переводчику замысловатее надлежит быть». Показателен зачастую и сам выбор произведений, предназначенных им для перевода. Античные авторы, выдающиеся философы средневековья и нового времени, сторонники просвещенного абсолютизма и ревнители республики, враги тирании и обскурантизма — целый мир идей и представлений проходил перед русскими читателями XVIII века в переводах поэта-филолога. Он любил это дело: «во мне знатно более способности, буде есть некоторые, мыслить чужим умом, нежели моим».
В разные периоды своей жизни Василий Кириллович по-разному судил о царях и вельможах, но унижаемый, он и сам иногда умел наносить удары, маскируясь чужими мыслями или допуская резкие выпады против владык в своих предисловиях и примечаниях. Реакционные круги бесились по поводу «приписания нелепых предисловий». Переводные произведения Тредиаковского В.К. часто навлекали гнев цензуры. Духовенство было враждебно настроено к нему после его приезда из-за границы. Его «Тилемахида» — не только создание удачной формы для русских переводов — гекзаметра, но и многочисленные уроки и укоры царям. Екатерина II преследовала эту поэму, вряд ли только из эстетических соображений.
Прозаический роман Фенелона, переведенный Тредиаковским стихом, представлял собой язвительную картину развала государства в результате правления «злого царя» и в переводе поэта воспринимался многими как политическая сатира. «Любовь его к фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывает необыкновенное чувство изящного» (А. Пушкин, Полн. собр. соч., т. 11, М., 1949, с. 253—254).
Немалое количество оппозиционных выпадов содержится и в переводе книги о Бэконе (1760) и «Аргениды» Барклая (1751). Такие настроения преобладают в последние годы жизни поэта, в другое время допускавшего и льстивость, и верноподданническое отношение к самодержавному режиму.
Много сделал Василий Кириллович и для установления границ и правил литературного языка. Но стиль самого поэта все-таки лишь в редких случаях возвышался до чистоты и гармонии. Безмерная инверсия, смешение слов из различных языковых пластов, нарушение синтаксического строя языка, наконец, неразборчивость в выборе фразеологических сочетаний во многих случаях приводили к «дикости» языка творений поэта, хотя в его стихах и прозе есть и немало ярких, впечатляющих мест.
Радищев, вслед за Новиковым, вступился за поэта, осмеянного при жизни: «Тредиаковского выроют из поросшей мхом забвения могилы...» Но лишь советское литературоведение восстановило подлинное место и выявило действительное значение поэта «Истинным начинателем новой русской поэзии следует, по-видимому, считать... Тредиаковского. Этот замечательный человек, в свое время недооцененный, отличался силой теоретического мышления еще в большей степени, чем даром самостоятельного создания новых поэтических форм... Опыты первой поры творчества Василия Кирилловича решительно отразились на ходе поэзии ближайших десятилетий» (Г. Буковский, Русская поэзия XVIII века, Л., 1927, с. 12-13Х).
