Паломничество в Коренную пустынь в дореволюционное время

Одигитрия Русского зарубежья.
Паломничество в Коренную пустынь в дореволюционное время.

Постараюсь по памяти описать Коренную Пустынь, какой она была в последние годы перед революцией. Я, со своими благочестивыми родителями, ежегодно совершал туда паломничество. Для живости рассказа опишу одно из таких паломничеств, а в нем и Пустынь обрисуется.

Большинство городских курских паломников отправлялось в Коренную Пустынь в мое время по железной дороге. Ехали до станции Коренная Пустынь, второй станции от Курска по Московско-Курской железной дороге. Езды было около часу: пассажирские поезда тогда ходили не спеша. У станции паломников ожидали извозчики из местных крестьян на старинных фаэтонах и линейках, последние без рессор. До Пустыни от станции было 3-4 версты. Более состоятельные нанимали фаэтоны, которые стоили 75 копеек, большинство же садилось группами по восемь человек на линейку, по пятаку с человека. Некоторые, наиболее усердствующие, по старинке шли пешком.

Дорога была грунтовая, с выбоинами и колдобинами, довольно пыльная.

Еще не доезжая до станции, можно было видеть из окна вагона вдалеке, на гористом склоне, темную синеву корейского богородицкого леса, с белыми пятнами монастырских храмов и других зданий. Этот же вид открывался, как только мы выезжали за станционный поселок. Ездили мы всегда на трясучей линейке, так как отец любил старинку, а кроме того считал, что следует претерпеть хоть некоторые паломническия трудности, раз мы ленимся идти пешком.

Ехать было радостно и весело, особенно детям. Сытые лошадки тоже бежали весело, без кнута. Иногда озорные седоки линеечники складывались по лишней копейке «на чай», и тогда их линейка вскачь обгоняла другие, обдавая тех облаком пыли. Ну и душеньки при этом вытрясались изрядно, До сих пор помню.

Все ближе и ближе святая обитель, все яснее и яснее ею очертания. Вот, наконец, подъезжаем к левому низменному берегу тихой Тускори. Отдаем извозчику пятаки и спускаемся с вещами к лодке-парому. Насильщиков никаких нет, а потому вещей у всех самое ограниченное количество, да и зачем они, когда в Пустыни ждет нас все готовое.

Большая лодка-паром ходит на канате, протянутом через реку. Перевозчиком старичок в подрясничкe, в колпачке монашеском, не то послушник, не то рясофорный, потому что его величают отцом, седенький, светленький, ласковый. Всем улыбается ласково здоровается со знакомыми. Это первая улыбка монастыря, часть его теплоты духовной. детвора бросается к канату: и перевозчику помощь, и себе удовольствие. Но, когда приближаемся к монастырскому берегу, старичок командует детям бросить канат и сам умело и осторожно подводит паром к причалу. А то и лодку разбить можно и людей утопить: у нагорного берега Тускори глубина большая. Платы за перевоз никакой, но у выхода висит запечатанная кружка, куда и бросают желающие копеечки.

Сразу по выходе, направо, вход в храм Живоносного Источника, построенный над местом обретения Чудотворной Иконы. Слева от входа в храм небольшая часовенка, в которой за стеклом — пень того самого дерева (вяза), у корня которого была обретена икона. У пня точный список с иконы без ризы, в натуральную величину. Так было 600 лёт тому назад ... У корня — источник, целебные воды которого отведены по трубам в каменный колодезь посредине храма.

Колодезь этот довольно большой, но неглубокий, квадратный, огорожен прочной металлической решеткой. Дно у него из белаго металла, может быть серебра. На нем множество монеток, больше серебряных, бросаемых усердствующими богомольцами. У западной стены колодца две трубки, из которых постоянно текут струйки целебной воды, очень холодной. На цепочках — металлические кружки, на подобие ковшиков, употребляющихся в церквах для запивки после причастия. До сих пор помню приятный вкус и замечательную свежесть студеной воды из святого источника. Пить ее доставляло большое удовольствие, и многие больные получали здесь исцеление. Некоторые, наиболее усердствующие, пили эту воду только натощак.

Впереди колодца, к алтарю, на аналогии, храмовая икона «Живоносный Источник». Перед ней на массивных подсвечниках всегда я видел множество горящих свечей. Церковь старинная каменная, крепко построенная — самое старое строение в Коренной Пустыни в мое время. В монастырской описи 1765 года о ней говорится так:

«Церковь, во имя Пресвятой Богородицы, Живоприемного Ея Источника каменного здания при самой реке Тускори построена коштом фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева в 1713 году, при архимандрите Курского Знаменского монастыря Александре».

Монастырское предание к сему прибавляет: «После знаменитой над шведами под Полтавой победы, его светлость граф Б. П. Шереметев изволил проезжать в Москву мимо Коренной Пустыни и, заехав в оную помолиться, усмотрел на столь важном и святом месте деревянную, совсем обветшалую церковь, пожалел о сем и по усердию своему к Пресвятой Богородице, повелел на весь свой кошт построить каменную церковь, под присмотром своих приставников».

Другое предание говорит о том, что перед Полтавской баталией сам Петр Великий, вместе с Шереметевым, заезжал в Коренную Пустынь и молился перед Чудотворным Образом о даровании победы.

В алтаре этого храма до самой революции хранилось напрестольное евангелие в дорогом, богато украшенном окладе, с собственноручной надписью фельдмаршала.

От храма наверх поднимались знаменитые величественные крытые деревянные «сходы» — памятник трудов настоятеля Коренной Пустыни архимандрита Паисия. Сходы состояли из восьми уступов. Когда поднимаешься наверх, то с левой стороны можно видеть на стенах сходов четырнадцать больших картин, изображающих наиболее важные моменты из истории Иконы и чудеса от нея. Против каждой картины — большое венецианское окно, прекрасно ее освещающее.

Картины были написаны не ахти как художественно, но до понимания народного и детского очень доходчиво. До сих пор помню изображение, как один татарин, страшного вида, поджигает часовню, другой, скаля зубы, разрубает кривой саблей святую икону, а третий на аркане уводит священника Боголюба в плен. Не менее меня поражала в детстве картина бури на реке Сейме и среди страшных волн утлая лодочка, а на ней два перепуганных человека, с иконой на руках. Перед этими картинами всегда толпился народ, и слышались благочестивые восклицания. Миссионерско-воспитательное значение их было несомненно.

Сами сходы в архитектурном отношении были устроены весьма примечательно: с любого места их была хорошо видна середина нижней церкви «Живоносного Источника» и во время праздничных там акафистов перед Чудотворной Иконой сходы становились естественным продолжением храма, вмещая добрых две тысячи богомольцев, которые все могли видеть все, что делается внизу, и следить за богослужением.

Как любил народ эти акафисты Божией Матери! Пелись они каким-то особенным местным старинным монастырским распевом, необыкновенно умилительным. Даже мы, дети, не любившие длинных служб, охотно выстаивали эти чудесные акафисты. Пишу и слышу из глубины десятилетий стройным монашеским хором исполняемое: «Радуйся, Невесто Не-не-вест-на-я-я...». Пора уж нам расстаться со сходами. Поднимаемся наверх и выйдем на монастырскую площадь. Прямо против выхода высится величественный, каменный, двухпрестольный собор в честь Рождества Божией Матери, с приделом св. Иоанна Крестителя — главный храм Коренной Пустыни. Закончен он был постройкой в 1860 году, при настоятеле Пустыни архим. Серафиме. Построен в русско-византийском стиле, по планам знаменитого архитектора академика Тона, построившего в том же примерно стиле известный в Петербурге Благовещенский храм Конно-гвардейского полка.

Придел в храме был сооружен с правой стороны, а с левой, симметрично ему, была устроена большая и очень красивая сень для Чудотворного Образа или для его точного списка в зимнее время.

Иконостас, помнится, был резной, богато раззолоченный, но какого письма были в нем иконы не могу припомнить. По стенам были устроены, как на Афоне, стасидии или, как их начинали в Коренной «формы», для стояния монашествующих. Недалеко от сени с Чудотворным Образом находилась «форма» схимника, если не ошибаюсь, по имени Кассиана. Она была отгорожена ширмою, и схимника можно было видеть только, когда он шел после полиелея прикладываться к образу Праздника или к Евангелия. Его, обычно, вели под руки два монаха, ибо он был весьма ветх, кажется под сто лет. Народ его очень почитал, считая прозорливым.

Помню, очень мне хотелось побывать у этого святого старца в келлии, но так и не осмелился. А вдруг что-нибудь страшное скажет, ведь он прозорливый! Молод был, неразумен а теперь, вот, жалею, да поздно...

Вокруг собора были расположены игуменсюе и братские корпуса трехэтажные, каменные, массивные. Прямо от собора, немного в гору, на запад вела широкая мощеная дорожка, обсаженная по бокам деревцами, к высокой многоярусной колокольней, того же стиля, что и собор. Под колокольней находились святые ворота, только для пешеходов, по стенам украшенные священной живописью. Все проходящие через святые ворота снимали головные уборы, как при проходе через Спасские ворота в Московском кремле.

Слева от ворот — вход в монастырскую иконно-книжную лавку. Чего только в ней не было! И все священное, драгоценное для верующего человека. Конечно, в разных видах и размерах изображения Курского Чудотворного Образа, писанная на досках или финифти, печатанные на бумаге, в ризах, киотах и без оных. Остались в памяти красивые серебряные крестики, покрытые синей эмалью, на обратной стороне имеющие в малом кружке изображение Божией Матери. Помню также синенькие серебряные колечки, с выгравированной на них узорчатой вязью надписью: «Спаси и сохрани».

Было в лавке много хороших, душеспасительных книг, за которые многие бы теперь заплатили большие деньги, а тогда не хотели и перелистать. В застекленных ящиках лежали горы душистого ладана афонского, иерусалимского, даже индийского, разные восточные ароматные масла, бутылочки со святой водой и многое другое. Чудесно пахло кипарисом, липой и всякими восточными ароматами. Запах был особенный — божественный.

Продавцы монахи были спокойно ласковы, приветливы, особенно к детям, и часто к купленному добавляли еще что-нибудь от себя, — на память о Богородичной пустыньке, как они говорили.

Вне монастырской ограды, высились фундаментальные каменные монастырские гостиницы: старая белая двухэтажная, называвшаяся дворянскою, со старинной добротной мебелью и темными коридорами, и новая, красного кирпича, трехэтажная, с некоторой претензией на «модерность». Я еще помню, как она строилась. Как много хранит память, если в ней хорошенько порыться! Мы, обычно, останавливались в белой гостинице, а если ехали большой компанией, то любили снимать отдельный домик. Их было до десятка в Пустыни, и были они необыкновенно уютные, с легкой веселой мебелью, с ярко накрашенными полами, с терраскою и с маленьким палисадничком перед нею.

Но, вот, прослышали мы, что освящена новая гостиница, и специально поехали в Пустынь ее посмотреть. Взяли, помню, три номера рядом, во втором этажи. Все новенькое, идеально чистое. Пахнет свежестью, новым деревом и краской. Широкие светлые коридоры и лестницы, большие окна. В каждом номере, в углу, на полице, с вышитой подвескою список Чудотворной Иконы, а перед ней лампадочка голубеньким огоньком светится. Новенькие беленькие довольно узкие железные кровати, своей монастырской работы деревянные столы и стулья, шкаф для одежды, в углу умывальник. Вот все убранство номера. Просто, скромно и, вместе с тем как-то необыкновенно опрятно, приятно и уютно.

С дороги подобает, конечно, чайку попить, по русскому обычаю. Совсем юный служка, почти мальчик, в подряснике, скуфеечке и с длинными волосами, вносит небольшой, до сияния вычищенный самоварчик и корзину с чудесным белым монастырским хлебом из просфорного теста. Никакие филипповскиe калачи не угонятся за этим хлебом. До сих пор ощущаю его аромат, неповторимый.

Напившись чаю и немного отдохнув с дороги, идем с родителями в собор приложиться и поставить свечу к Чудотворному Образу. Мальчику не стоится долго в храме. Отпросившись у матери, бегу осматривать монастырь, все ли в порядке с прошлого года. Прежде всего на именуемый в монастыре сажалкой, в игуменском саду маленький пруд. Там у меня приятель старичок-монах отец Симон. Он любит нас, детвору, и с ним так приятно сидеть у его избушки под самым берегом, кормить белых и черных лебедей, которые с отцом Симоном в самых дружеских отношениях, знают свои клички и берут корм прямо из рук. Через день-другой и со мной дружатся, берут корм и от меня.

Отцу Симону я привез подарочек: крючки и новые лески для удочек. Он меня в благодарность и как «старого знакомого» — уже третье лето, как я его нашел, — ведет в свою избушку-келлийку и угощает чудесной ухой собственного утреннего улова. Нигде и никогда не едал я такой вкусной ухи, как у отца Симона. Так мне тогда казалось. Хлебаю из маленькой деревянной мисочки с узорными разводами, деревянной круглой ложкой — ручка рыбкой. В левой руке горбушка свежего ароматного черного монастырского хлеба. Сбоку ласковый, улыбающийся, глазки — лучиками, добрый отец Симон. Гладит меня по голове, угощает и что-то хорошее рассказывает.

Я расспрашиваю про монастырь, про схимника Катана, такого страшного — у него вся одежда расшита белыми крестами, черепами и костями. Отец Симон говорит, что схимник совсем не страшный, а святой человек, великий подвижник. Он всю неделю пребывает на сухоядении и питается одной просфорой и только по воскресеньям и праздникам вкушает немного вареной постной пищи. Отец Касаан может лечить болезни, душевные и телесные; душевные — молитвой и мудрым советом, телесные — травами, которые ему собирают в Богородицком лесу и окрестных лугах по его указанию монахи, в том числе и он, отец Симон.

Мне хочется быть схимником, но... как же всю неделю питаться только одной просфорой? Трудно это, может быть потом, когда вырасту... Детские фантазии. Но первый мысли о монашестве у меня зародились именно в Коренной Пустыни. Прощаюсь с отцом Симоном «до завтра». Уже далеко за полдень. Заговорились мы с ним, а меня ищут, поди, отец с матерью обедать. Получаю нагоняй от матери: больше часу «дали меня с обедом. Мнe есть не хочется: после ушицы отца Симона даже знаменитая монастырская ботвинья не кажется вкусной.

Поскучав за обедом, бегу по «сходам» вниз к святому колодцу, пью из ковшика святую водицу, бросаю копеечку, останавливаюсь на минуту у «дерева обретения» и... на перевоз, покататься на лодке-пароме. Лодочники часто менялись, поэтому память сохранила только одно имя — о. Симеона. Рядом с перевозом купальня: три копейки вход. Ну, как же летом не выкупаться. Вот только, не захватил полотенца, да ничего, обсохну. После купанья надо еще побегать по монастырскому лесу, заглянуть на монастырский огород и бахчу, где у меня тоже приятели монахи огородники, — угостят свежим огурчиком, а то и арбузом или сочной дыней, а потом, после чаю, к вечеру, в церковь на всенощную. Долгой кажется монастырская служба, к тому же набегался за день порядочно.

Спрашиваю отца: — «Скоро кончится?».

— Скоро, потерпи немного — получаю в ответ.

— Устал я, ноги болят, пойдем домой, — хныкаю и тяну отца за рукав.

— А бегать целый день не устал? — укоряет отец. — Вот отпоют ангельскую песнь: Слава в вышних Богу, тогда и пойдем. Нельзя же уйти без ангельской песни, — хитрит отец. — Слушай внимательно, не пропусти.

Слушаю, слушаю — не поют ангельской песни.

— Да когда же?

— А вот, скоро...

Так и выстаиваем фактически до конца долгую монастырскую службу. Домой, в гостиницу иду, спотыкаясь. Полусонного мать укладывает в постель...

На другой день идем осматривать развалины некогда славной Коренной ярмарки. Какие грандиозные здания были! Вот, остатки Торговых рядов. Их несколько, тянутся на добрых полверсты. Величественны руины главного казенного здания, нечто вроде биржи, вероятно. Хорошо сохранились ступени и часть входного портика. Каким-то чудом удержались две колонны с капителями, строго дорического стиля.

Кладбище славного недавнего прошлого!

Мимо этих развалин идет главный шлях на Курск, по которому дважды ежегодно проходил многотысячный крестный ход с Чудотворным Образом. Точно 27 верст до Курска. Пешеходы и имеющие своих лошадей обычно избирали этот путь как кратчайший, но мы всегда ездили по железной дороге.

По поступившим уже после войны сведениям, от Коренной Пустыни и всей её красоты почти ничего не осталось. Как монастырь, она была закрыта еще в 20-х годах. Сначала в ней стояла какая-то красноармейская кавалерийская часть, потом сделали военный дом отдыха. Много еще нехозяйственных «хозяев» повидала древняя обитель. Переменили ей имя. Назвали «Свободой» и... «освободили» от всего хорошего. Главный собор превратили в склад. Сходы и нижнюю церковь разрушили, святой колодезь закопали, богородицкий лес вырубили. Пруды в нем высохли. Тускорь обмелела, ибо плотину, сооруженную монахами пониже монастыря, никто не досматривал, и ее в половодье прорвало. Словом — мерзость запустения на месте святом. Большевики показали себя во всей своей «красе».