О реальности и настоящем
О реальности и настоящем,
или для чего все это нам нужно?
Автор статьи - Селиванов Н.Л.
Мы все, участники проекта в Коломне, задаем друг другу и самим себе вопрос: для чего все это нам нужно? Любопытно, что мотивация сохранения памятников истории и культуры у людей, родившихся в другую эпоху и сформированных другой культурной реальностью, памятников, находящихся в чужих городах, обусловлена какой-то очень глубокой внутренней потребностью. Такая потребность возникает в результате глубокого переживания, даже травмы.
Эта потребность свойственна всем поколениям, начавшим свою сознательную деятельность на переломе индустриальной эпохи. Всем этим поколениям свойственно чувство утраты реальности. Причем такое ощущение появилось задолго до широкого распространения компьютерных коммуникаций, усугубивших интеллектуальное состояние утраты реальности психофизиологическим сенсорным голодом. Для европейских стран — это 60 — 70-е годы, а в нашей стране этот процесс начался в середине 90-х. Хотя многие мыслители XX века с разных сторон осмысляли происходящее и ранее. Классическая работа, диагностировавшая процесс утраты, «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» была написана Вальтером Беньямином еще в 1936 году. Возможно, что и вся иррациональность и «цивилизованная» дикость XX века — фашизм, сталинизм, геноцид, бюрократия — обусловлена утратой чувства реальности.
Также мы хорошо помним русско-японскую войну 1904-1905 годов, когда Россия и Япония вели борьбу за господство в Северо-Восточном Китае и Корее. Русские и японцы сражались друг с другом до подписания в 1905 году Портсмутского мирного договора. По условиям договора, Россия признала Корею сферой влияния Японии, уступила Японии Южный Сахалин и права на Ляодунский полуостров с городами Порт-Артур и Дальний. Поражение русской армии в войне явилось одной из предпосылок революции 1905 - 1907 годов.
Именно эти чувства утраты, на мой взгляд, и являются действительным основанием той мотивации, которая заставляет нас искать реальность и настоящее в прошлом опыте. «Общественные потрясения обострили желание восстановить "распавшуюся связь времен": отсюда небывалая популярность всевозможных "возвращений к прошлому". К чему только не возвращались в это время: сначала к Фрейду и Марксу, потом — к Канту и к Богу! Затем, на фоне глобализации, формирования "мировой экономики" и, одновременно, стремления сохранить "мировое наследие", наступил черед увлечения всем, что связано с памятью: возводились мемориалы, модернизировались музеи, сочинялись мемуары, непрофессионалы занялись архивными и генеалогическими разысканиями. Следствием "мемориальной" волны и одновременно формой ее осмысления стало появление коллективного сборника статей под редакцией Пьера Нора».
«Места памяти» (Вера Мильчина из статьи о творчестве Франсуа Атога)
«О памяти столько говорят только потому, что ее больше нет.
Интерес к местам памяти, где память кристаллизуется и находит свое убежище, связан именно с таким особым моментом нашей истории. Это поворотный пункт, когда осознание разрыва с прошлым сливается с ощущением разорванной памяти, но в этом разрыве сохраняется еще достаточно памяти для того, чтобы могла быть поставлена проблема ее воплощения. Чувство непрерывности находит свое убежище в местах памяти. Многочисленные места памяти (lieux de me 'moire) существуют потому, что больше нет памяти социальных групп».
Пьер Нора. Проблематика мест памяти. Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок.— СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999
«Оригинальность этого проекта состояла, в частности, в создании модели истории, организующим принципом которой стало не время, а пространство». Из статьи Дины Хапаевой «Время собственное»
Чувство реальности происходящего связано, в первую очередь, с восприятием синхронности окружающих процессов человеком. Это чувство обусловлено темпоральностью, чувством времени. В своей хозяйственно-практической деятельности человеческое сознание выработало механизмы синхронизации себя и среды обитания, что было закреплено культурой, но еще раньше было предустановлено генетически как у любого организма.
Транспорт, автоматы, электрические коммуникации — весь техногенный уклад разрушает эту синхронизацию. Но это еще полбеды. Настоящая катастрофа случилась со средой обитания, формируемой предметной средой. Массовое производство продуктов потребления вымывает из нашей среды специфические, представляющие прошлый опыт вещи. Мы меняем жилье, с которым нас теперь не связывает вещественная память. Или стараемся стандартизировать свое жилище с помощью мебели из магазинов IKEA. Мы находимся в стерильной, не загрязненной памятью среде. Это, впрочем, и удобно для жизни. Лозунг «не грузите меня» воплощается в декоративных пятнах абстрактной живописи на стенах. Города начинают походить один на другой. И не только благодаря однотипному массовому строительству, но и деятельности транснациональных архитектурных мастерских, внедряющих в среду разные с виду, но совершенно одинаковые по содержанию и ощущению безразличности и холода символы давно состарившегося модернизма, манифестировавшего победу индустриальной эпохи. И мы теряем контакт с реальностью, как герой фильма «С легким паром». Потеря реальности необходима сказке, но утрата реальности оказывается разрушительной для человеческой личности. Личность просто не имеет механизмов, чтобы оставаться собой.
Не менее проблемным является и то, что мы имеем дело с имитациями, техническим воспроизведением всего и вся, некогда уникального и единственного. «Симулякры симулякров вокруг, только симулякры...» — обличал мир потребления Жан Бодрияр.
Могу продолжать, но думаю, мысль моя ясна.
Эти ощущения, затрагивающие глубинные процессы сознания, заставляют человека выделять в окружающей среде особые артефакты и процессы, которые восстанавливают чувство синхронности с миром, подлинность ощущений, отсутствие имитаций и т.п. Но самое главное, это даже не подлинность артефактов и синхронность, не вещи с историей и выраженная материальность поверхностей, а переживание мира как Настоящего. А это переживание Настоящего доступно только как опыт.
В Риме есть известный памятник — «Уста истины» в портике церкви Святой Марии ин Космедин (Santa Maria in Cosmedin). Чтобы узнать «истину», нужно просунуть руку в отверстие во рту гигантской круглой маски. Этот опыт у каждого в ощущениях оставляет след — опыт соприкосновения с неизвестностью. Опыт соприкосновения с неизвестностью, разрывающий на мгновение каузальность нашего восприятия посредством такого незамысловатого действия, рождает чувство истинного, подлинного Настоящего. Настоящее — вот то, чего не хватает всем нам, что заставляет нас искать опыт в прошлом и, обретая его, существовать в Настоящем. Именно так понимает происходящие сегодня процессы концепция презентизма.
«По мнению создателя этой концепции Франсуа Артога, в восприятии времени наступил резкий перелом. Особенностью нового восприятия времени, характерного для наших дней, является подавление настоящим двух других членов временной триады. Поглощение настоящим прошлого и будущего превращает настоящее в собственный самодостаточный горизонт и делает невозможным выход за его пределы "в другое время"».
Из статьи Дины Хапаевой «Время собственное».
Хапаева Д. Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий. — М.: НЛО, 2005
«Презентизм (англ. presentism, от present — настоящее, современность) как концептуальное направление в историографии сформировался в конце XIX - на чале XX в. прежде всего в рамках американской исторической школы, но в несколько меньших масштабах он получил распространение и в европейских странах. Исходно презентизм был тесно связан с философией прагматизма, которая наиболее отчетливо была представлена опять-таки в работах американцев - Ч. Пирса (1839 - 1914), У. Джеймса (1842 - 1910) Дж. Дьюи (1859 - 1952).
<...> В более общем смысле презентизм — это попытка осмыслить сложность исторического времени, в котором прошлая социальная реальность не может быть объективно реконструирована, а может только конструироваться заново. В рамках презентизма, в противоположность позитивистскому подходу, история рассматривается не как познание объективной прошлой реальности, а как мысленная картина прошлого, создаваемая в настоящем и тем самым становящаяся частью этого настоящего. Как пишет немецкий историк Я. Ассман, "прошлое... вообще возникает лишь в силу того, что к нему обращаются"».
<...> Во Франции сторонники "истории настоящего" группируются в 1970-е годы вокруг Школы политических наук. Один из наиболее известных представителей этого течения П. Нора еще в 1974 г. позиционировал себя как "историка настоящего", который "сознательно выявляет прошлое в настоящем", и отвергал мысль о том, что в рамках современной истории существует четкая граница между прошлым и настоящим. Позднее этот подход будет применен в вышедшем под редакцией Нора коллективном труде "Места памяти", где он по существу выступил против традиционной истории, основанной на работе с источниками, и объективности суждения, которая навсегда приговорила историка к отдаленности во времени от своего сюжета ".
И. М. Савельева, А. В. Полетаев «О пользе и вреде презентизма в историографии». «Цепь времен»:
Проблемы исторического сознания. — М.: ИВИРАН, 2005
Концепцию презентизма критически воспринимает консервативное научное сообщество, предъявляя главный упрек в необъективности подхода к исследованию истории.
Проблема этого консервативного взгляда в его методологической ограниченности, видящей в профессии историка некую средневековую модель научного универсализма: исследовал — обобщил — проинтерпретировал. Но мне посчастливилось столкнуться с таким понятием, как вспомогательные исторические дисциплины и специальные исторические науки, профессионализирующие все известные способы исследования прошлого. К ним относят: палеографию, кодикологию, дипломатику, генеалогию, геральдику, сфрагистику, историческую метрологию, нумизматику, хронологию, историческую географию, историческую информатику, историографию, методологию истории, археологию... (подборку дисциплин заимствую из Википедии).
Значит, речь идет не об исследовании истории, а об интерпретации исторических исследований? А это уже совсем другое. Я убежден, что это уже сфера не исторических исследований, а культурной прагматики — педагогики, политики, музейной деятельности, искусства. И презентизм дает для этих направлений деятельности достаточно конструктивные идеи. Многие из которых были мной озвучены во всем этом тексте. Теперь мы переходим ко второму блоку моих записок.
Далее: Коломенский конструктор
