Вот чудо!
Рассказ о Богородской фабрике художественной резьбы по дереву.

Истории стран мира

Завод как на ладони

По фабрике художественной резьбы в селе Богородском ходят девушки с топорами. Да-да, идешь по коридору, а навстречу тебе — такая молоденькая девчонка в модных туфельках, с распущенными волосами и с топором.

Ничего страшного в этом, конечно, нет, потому что идет она на «зарубку» своего будущего изделия — мишки какого-нибудь или козла. И юноши так ходят, и взрослые дяди, и старики — все, кто режет знаменитую богородскую игрушку.

В зарубочной садятся они на чурбан, другой чурбан перед собой ставят, а на него — третий, липовый, тот, что им в заготовительном цехе выдали. Липовый чурбан они раскалывают на трехгранники — на четыре, шесть и восемь частей — в зависимости от того, что будут резать. И здесь же топором придают этому трехграннику предварительную форму. У каждого мастера при зарубке свой «почерк», и ни один из них не станет резать фигурку по зарубке другого.

— Что же это будет у вас! — спросил я в зарубочной у Тани Рудаковой, девушки из Архангельска.

— Медведь поющий, — ответила Таня и покраснела. Наверное, потому, что работает первый год и еще не привыкла к тому, что кто-нибудь посторонний интересуется ее работой. Из профтехшколы Таня вышла с необычно высоким разрядом — пятым. Для диплома выполнила «Девочку с жеребенком». И что-то такое увидели члены квалификационной комиссии в этой работе, да и в самой Тане.

Цех резьбы — просторное светлое помещение с двумя рядами низких столов. По одну сторону сидят мастера фабрики, по другую — те, кто ими готовится стать, третьекурсники профтехшколы.

Хорошо тут пахнет — липовым медом, что ли? Сладким сухим деревом! Стружки, которые выходят из-под ножей, плотные, как костяные, а поднесешь пригоршню к носу — так бы весь день и вдыхал.

— Стружки у нас красивые. Я когда приехал в первый раз устраиваться, так меня две вещи поразили: чистота инструмента и стружка. Меня скоро обратно отослали, ждать вызова. Сознаюсь, увез в кармане пригоршню стружек.

Это говорит Миша Дворников, молодой мастер, но уже автор двух образцов. Его «Собака» и «Весенние работы» заняли на фабричном конкурсе второе место и пошли в серию.

Миша за столом не один, рядом — его жена Маша. Миша режет скульптурку под названием «Конь бегущий». А что режет Маша! «Медведь поющий».

Богородскую игрушку режут на левом колене, локтем опираясь на правое. Зарубленную заготовку, вертя ее и так и этак, смело и даже лихо проходят ножом. Вот уже и контуры будущего коня намечены, но еще ни морды, ни ног у него не видно.

Николай Александрович Тихонов режет коней на фабрике с 1951 года. Ну, конечно, не только коней, но кони у него выходят особые, «тихоновские», удалые. Тихий наш мастер однажды вот так же, отдавшись работе, сидел на советской выставке в Соединенных Штатах Америки, и американцы, удивленно присвистывая, подбирали пахучие стружки.

После ножа мастер берет стамеску и выявляет детали. Из-под стамески конь выходит весь в крупных гранях — фасках, следах резьбы. Он уже на ногах, обозначилась морда, крупными прядями вьется грива. Кажется, что рвется из куска дерева на волю, в быстрый бег, а мастер только ему помогает, выводит из тьмы.

По крупным фаскам мастер проходит своим великолепным богородским ножом, покрывает их мелкими фасками, передавая подробности и морды, и гривы, и тела. Казалось бы, можно остановиться, но мастер все вертит коня, освобождая, извлекая его из мертвого дерева, и на глазах у нас — вот чудо искусства! — конь оживает. Он весь напряженный, стремительный, чуткий и — едва ли не в пене от быстрого бега.

Максим Иванович Смирнов, мастер среднего поколения, любит передавать в дереве переживания, мысли, настроение человека, жизнь души. Дома у него, на шкафу, стоит замечательный скульптурный портрет «Смолокур». Это Василий Шукшин, снимая фильм «Странные люди», приехал в село Богородское и попросил сделать несколько портретов из дерева для одного своего героя, Кольки. Максим Иванович сделал да сам в сценах, где режут по дереву, и дублировал артиста, игравшего Кольку.

А на производстве Максим Иванович создает игрушку — традиционную, богородскую — с выдумкой, с хитринкой, с юмором. «Иванушка-дурачок», «Колитесь дрова сами», «Демьянова уха», «Где моя большая ложка!» — в эти игрушки не только ребенок, но и взрослый не прочь поиграть. Больше пятидесяти работ Максима Ивановича пошли в серийное производство. Что это значит! А вот что. Оригинал, придуманный и выполненный мастером, проходит несколько конкурсов и художественных советов. Последний совет — в Москве. И если все дружно изделие одобряют, то на него вешается ярлык с подписями, печатью и пломбой. С этого момента изделие становится образцом, эталоном. Оно хранится на фабрике, в шкафу, в отделе технического контроля. Его повторяют другие резчики в сотнях и тысячах экземпляров. И отступить от него, сделать хуже — великий грех.

Дальше удалой богородский конь идет в окраску. Его слегка тонируют специальной рыжеватой «морилкой», а затем покрывают воском и скипидаром.

Но все же большая часть фабричной продукции выходит на волю «бельем», то есть белой, неокрашенной, с чистым натуральным цветом и запахом дерева. Мне «белье» нравится больше, да и мастерам тоже.

Многим игрушкам, которые режут на фабрике, уже лет двести—триста. Например: «Кузнецы», «Куры клюющие», всевозможные «упряжки» и «разводы». Их придумали тут же, в Сергиевом Посаде и в Богородском. Ведь когда-то изготовление игрушек было основным занятием и источником доходов богородских жителей. Резали все — и мужики, и бабы, и дети. Возили на московские ярмарки или продавали перекупщикам за бесценок. За двести коней с упряжками получали десять рублей.

Время донесло до нас старые, потемневшие до цвета слоновой кости крестьянские изделия. В богородской профтехшколе шкафы ломятся от всех этих «барынь», «гусаров», «нянек», «мужиков» с грибами, с лаптями, с кошкой, с топором. Ну, а самые ценные изделия хранятся в государственных музеях.

«Домашний», «семейный» способ работы и сейчас в полном ходу в Богородском. В штате фабрики есть резчики, которые называются надомниками. Только тут можно увидеть такую картину: идет по селу женщина, в руках у нее две сетки-«авоськи», в одной булка, консервы, пачки чая и сахара, а в другой — белые липовые чурки. Значит, заходила на фабрику за материалом, потом в магазин, а теперь идет домой, к детям.

Я был в одном таком доме. Там в уголке, у окна, чурка для зарубания, стружки на полу. А на подоконнике готовые, или полуготовые, или только намеченные старички и медведи.

И вот что меня поражает в этом деле больше всего. Здесь, на древнем клочке русской земли сидит в своем доме на скамеечке Марья Ивановна и с маху, уверенно, наверняка повторяет приемы, завещанные ей дедами. На плите у нее суп варится, кошка напротив сидит, щурится. Неподалеку внук ползает, трогает то да се, а она ему: «Валера, не тронь ножичек, он укусит, ах, не тронь, на тебе мишку, поиграй, глянь, какой хороший да добрый».

А на другом боку планеты, где-нибудь в Японии, или Америке, или даже в Новой Зеландии, возле витрин самых дорогих и изысканных магазинов в удивлении останавливаются люди перед веселыми «Кузнецами», перед фигурками деревянных коней и говорят на своих языках:

— Вот чудо!