Шёлковая радуга.
Рассказ о московском ордена Октябрьской Революции шелковом комбинате «Красная Роза» имени Розы Люксембург.
Истории стран мира
Завод как на ладони
«Красный цех»
Это чудо, в какой красный цех я попал! Как будто в колонну праздничной демонстрации: от начала и до конца огромного зала — красные флаги, флаги, флаги! Еще он напомнил мне поле алых маков, которое я однажды видел в Карпатах. На комбинате этот цех так и называют: «красный». Я спросил:
— Что это за ткань здесь вырабатывают такую замечательную! Нигде такой не видел.
А мне отвечают:
— И правильно, что не видели. Этот шелк выпускает только наш цех, единственный в Советском Союзе.
Называется он «Пионерские галстуки».
— Так прямо и называется!
— Именно так. Это его совершенно официальное название.
И чтобы я не сомневался, меня подвели к крайнему станку и показали табличку.
Вот что на ней было написано:
Артикул 35018. «Пионерские галстуки»
Ширина: 101 см, Бердо № 160.
Основа: нить ацетатная крашеная № 90,9. 1/1 в зуб 3 нити
Уток: нить ацетатная крашеная № 90,9. Плот. 29 пр/см.
Переплетение: полотняное. П
роборка: рядовая.
Перевивка: монокапрон № 600.
Вот теперь и вы не сомневаетесь. Когда я эту табличку прочел, мне, старому вожатому, как-то даже приятно стало, что двадцатипятимиллионную армию пионеров обслуживают сто сорок четыре серьезных станка. Ух, как они стучат, рычат, стараются!
И еще приятно было подумать, что где-то на Чукотке, или на Сахалине, или в маленькой деревне Новоселке, или в большом городе Киеве, или, например, в бухте Находка, или в кишлаке Карамет-Нияз сидят третьеклассники и старательно разучивают «Торжественное обещание».
А здесь, в Москве, на втором этаже ткацкого цеха, медленно крутятся барабаны станков и солидно, не торопясь, по десять сантиметров в минуту, ткут им красные галстуки. Три миллиона в год их нужно — вот какое у пионерской армии пополнение.
Как же рождается пионерский шелк!
Путь его, оказывается, и сложен и долог. Начинается он на хлопковом поле. Да-да, на хлопковом, потому что шелк этот не натуральный, а искусственный. В городе Энгельсе, в объединении Химволокно, отходы хлопка подвергнут химической обработке. Много цехов потрудится, прежде чем нить станет яркой, блестящей, красной.
Здесь, на комбинате, нить превратится в алую ткань. Потом ею займется красильно-отделочная фабрика «Салют» — там ее вымоют и отгладят. А уж швейная фабрика «Смена» скроит и сошьет готовые галстуки.
Конечно, если следовать со всеми подробностями по маршруту «хлопок-сырец —готовые галстуки», нужно остановиться на множестве операций, машин, поточных линий, профессий, познакомиться не с одной сотней людей. И мы не устанем удивляться человеческому старанию и таланту.
Но у «Красной Розы» свои заботы: превратить волокно в добротную красивую ткань.
Посмотрите внимательно на ваш пионерский галстук. Его гладкую, безупречно правильную поверхность образуют частые, однообразные переплетения нитей. Как они друг с другом сплелись!
У станка-то сразу понимаешь, как это делается. В станок заправляют, подвезя на тележке, ткацкий навой (вал) с намотанными на него нитями. Они называются «нити основы», а вместе с валом — просто «основа». Да иначе им и называться нельзя, потому что на них все и держится. Нити основы, натянутые, как струны, уходят в станок — одна в четком ряду с другой. Их нечего и думать считать — их несметное множество, прямо сплошная плоскость.
Я спросил: сколько же их в ткани «Пионерские галстуки»! Оказалось 854. Но каждая нить пока живет сама по себе.
И вот там, в недрах станка, дойдя до определенного места, этот поток нитей вдруг начинает делиться — на четные и нечетные, как по команде «на первый-второй рассчитайсь!». 2427 «первых» и столько же «вторых» делают такое движение, как будто зевают: одни идут вверх, другие вниз. Промежуток между ними так и называется: зев.
А надо сказать, что этого момента только и ждет другая поперечная нить под названием «уток» — вон она разматывается с бобины. Едва только основа зазевается, распахнет «зев», уток — юрк! — и проскочит в него насквозь, от первой ниточки до последней. Основа опять зевнет, но в другую сторону, поменяв местами «первые» и «вторые», а уток в это время — обратно!
И так он летает между четных и нечетных нитей основы в минуту триста раз, и они сами не замечают, как переплетаются. Из этих его трехсот полетов получается десять сантиметров ткани. Раньше уток летал с помощью стреляющего челнока — ох и грохот стоял! А в новых, пневматических станках, установленных на «Красной Розе», хозяин — сжатый воздух, поэтому шуму поменьше.
На другом валу, в нижней части станка, накручивается на вал, постепенно толстея, рулон алого шелка. Он пока еще только шелк, продукция, неживой материал, но скоро вдохнут в него душу революционного символа, и он станет твоим пионерским галстуком.
Две судьбы
Двенадцать — тринадцать лет по нынешним временам — счастливый пионерский возраст. В пионерлагере комбината «Красная Роза» с названием «Тополек» мальчики и девочки этого возраста, повязав алые галстуки, сотканные родителями, ходят в походы, жгут костры.
Недавно краснорозовцы к столетию своего комбината собирали материалы его истории. И вот что им довелось прочитать в воспоминаниях ткачихи М. И. Седовой.
«На фабрику к Жиро (фамилия француза-владельца) пришла 13-летней девочкой. Здесь я оставила свою юность, здесь состарилась. Сначала работала крутильщицей. Тогда машин еще не было. Работали на ручных станках.
Мужчины ткали, а мы возле них шпули мотали. Потом, когда установили веретена, меня перевели на второй этаж.
Получала я в месяц 2 рубля 50 копеек, гривенник в день. На эти деньги надо было одеваться и обуваться, на них же купить чаю, сахару, мыла и т. д.
Харчи были хозяйские. Обеды отдавали нефтью. Ели из толстых деревянных крашеных мисок по 10 человек.
Столов не было, пододвигали сундучки и с них кушали. В сундучке было все наше нажитое — пара белья, крестик, пара обуви да сахарок с чаем... Спали на общих нарах.
Мастером у нас в цехе был итальянец. Чуть не потрафишь — штраф. Уставали так, что еле ноги волочили.
Раз в ночную смену Марфушка Парамонова, обессиленная, задремала. Мастер заметил, потихоньку подкрался и отрезал ей косу. Несчастная места себе не находила... уж и наплакалась она...
Порядки тюремные. Бывало, придут родные, а их во двор не пускают. Стоим по эту сторону ограды, они — по другую.
Каждый имел право помыкать нами...»
Сорок лет назад поступила в школу фабрично-заводского ученичества при «Красной Розе» другая девочка. Валя Бобкова. Ей тоже было тогда 12 лет. Детство у нее было нелегкое, мама болела — вот поэтому она и не доучилась. Мастера брать ее не хотели, боялись, что до ткацкого станка не достанет. Но она уговаривала, обещала подрасти.
Когда стоишь на участке, где работает сейчас Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР, делегат партийных съездов Валентина Ивановна Бобкова, понимаешь, как она выросла.
Что она может рассказать о своей жизни — самый знаменитый и заслуженный человек комбината «Красная Роза»!
В юности, еще до войны, поняла, что ткачество — ее судьба и призвание. Тянулась за стахановками, перевыполняла нормы. Училась в вечерней школе, поступила в техникум. Но началась война. Ткала парашютный шелк. 12 часов в сутки работала, себя не щадила.
И тогда, в войну, поняла, что ровно, спокойно относиться к своей работе она не умеет. Намечала для себя рубежи, овладевала передовыми приемами.
Они, эти передовые приемы, старательно описанные технологами, и сейчас вывешены на самом видном месте цеха для сведения молодых ткачих. Например: «Смена уточной бобины. Бобина берется правой рукой, палец указательный и средний опускаются в середину патрона, а большой палец придерживает патрон с наружной стороны. Левой рукой находится конец нити с бобины». И так обо всем: «Заводка нити в уточную вилочку», «Искание раза», «Заводка нити в ламель, в ремиз, в бердо». И это не напрасно написано — ведь с каждой операцией связана экономия драгоценных секунд.
Конечно, Валентина Ивановна училась и этим передовым приемам и вырабатывала свои. Руками ее руководили природный талант, вдохновение, чутье. Пальцы сами знали, что брать и что придерживать, а раздумывать об этом особенно было некогда. С каждым годом движения ее рук становились все более скупыми, отточенными.
Она отвоевывала секунды. Когда специалисты прохронометрировали работу Бобковой и сравнили ее приемы с обычными, рекомендованными по технологии, то оказалось, что за смену этих сэкономленных секунд набегает 7654. 2 часа 12 минут!
Понятно теперь, как ей удалось выполнить девятую пятилетку за три года. А десятую она хочет сделать за два с половиной. И все в этом уверены. Ведь вот же сейчас прошло три месяца, а она уже выдала половину годового плана.
Если и дальше идти в глубину рабочих секретов ткачихи Бобковой, то надо в ее сильном характере выделить такое качество: смелость. Вот привезли на комбинат новое оборудование — чешские пневматические станки. Кто за них возьмется в первую очередь! Ну уж конечно, Бобкова. И не каких-нибудь шесть, а целую дюжину.
Смелость и отвагу ее поддержали, и в виде опыта был создан целый участок из 144 станков, где каждая ткачиха обслуживала 12.
Но прошло немного времени, и Валентина Ивановна запросила 36 станков под свою опеку, в три раза больше!
Это было неслыханной смелостью. Ей, конечно, дали. За нею потянулись другие.
Но вот ткачиха Бобкова перешла на 72 станка! Полцеха! Сенсация! А рядом с нею, на другой половине, сегодня работает, не отставая от лидера, другая знаменитость — Валентина Сергеевна Кузнецова. Производительность каждой возросла в шесть раз! А 36 станков на ткачиху уже стало нормой.
Я стоял и смотрел, как работает Валентина Ивановна Бобкова. Площадь большая, станки выстроились длинными рядами, один ряд — целая улица. Но она не суетится, не бегает от одного к другому. Она передвигается меж станками уверенно, с достоинством.
Она мне напомнила хорошо знающего свое искусство жонглера. Помните, как спокойно он наращивает количество летающих булав или тарелок, как артистично управляется с ними: и голова идет кругом, и усидеть невозможно спокойно, когда смотришь за ним. А ему кидают еще столько же. Фантастика!
Но жонглерский номер длится минут пять — семь, а ткачиха Бобкова работает восемь часов — целую смену. И все 72 станка у нее в голове, и спешит она к ним не только когда какой-нибудь остановится, а заранее, чтобы предупредить его остановку.
Я спросил у Валентины Ивановны: предел ли это ее возможностей!
— Почему же предел, — сказала она. — Вот выполнят на нашем экспериментальном участке кое-какие технические мероприятия, возьму на себя все сто сорок четыре.
Одна ткачиха на 144 станка, на этот огромный цеховой пролет! Невероятно!
Но Валентина Ивановна зря не скажет. Тем более, что помощник мастера, которому поручено техническое обслуживание ее станков, носит ту же фамилию: Бобков. Это ее муж — Альберт Александрович. Так что новый рекорд — дело семейное, и, прежде чем пойти на него, они его со всех сторон обсуждают.
Талант плюс техника
Валентина Ивановна не зря сказала о технических мероприятиях. Перейти с 12 станков на 72 ей помогали не только личный талант и характер, но и техническая реконструкция в ткацких цехах комбината.
Станки, эти неутомимые труженики, стали меньше простаивать. А надо сказать, что вообще остановка ткацкого станка — дело нормальное. Он даже так устроен, чтобы вовремя остановиться. Например, нить оборвалась. Если он будет продолжать работать, то пойдет брак. Поэтому, только оборвется одна ниточка из пяти тысяч — хлоп! — происходит размыкание, и станок автоматически останавливается. То же самое и по другим причинам.
Ткачиха тут же идет к остановившемуся станку, устраняет неисправность и снова его запускает. В этом ее работа.
Раньше надо было Валентине Ивановне поискать глазами по всей зоне — какой станок стоит. А для этого пройти в день много «пустых» километров. А подойдя, нужно было осмотреть его и найти причину — потерять уйму времени.
Теперь не ткачиха ищет станок, а он ее вызывает в случае остановки. На каждые 12 станков посреди прохода висит световое табло наподобие светофора. В нем—12 окошечек; в каждом окошечке — 4 цвета.
Помигает второе окошечко красным, — значит, у второго от края станка уточная нить оборвалась. Зажжется желтый, — значит, оборвалась одна из пяти тысяч нитей основы. Зеленым станок сигнализирует, что пора снимать наработанный кусок. Л белым он вызывает помощника мастера.
Так вот и мигают 72 станка, сообщая ткачихе, куда идти и что нужно делать. Представляете, какая экономия времени?
Но из того, что придумали ученые и инженеры, это — самое простое. Важно ведь не станок быстрее пустить в ход, а сделать, чтобы он реже останавливался.
И вот для выяснения причин остановки станков они там таких устройств понаставили, что теперь каждый станок лишнего движения не сделает без их ведома.
Сидит оператор в тихой-тихой комнате, только телетайп рядом стрекочет, а перед ним — три одинаковых пульта.
И на световом табло, не выходя в цех, он видит все, что происходит с каждым станком: и когда он остановился, и по какой причине, и сколько стоял в течение смены. А раз видит, то знает его нрав и характер и может предупредить помощника мастера: обрати внимание на станок номер двадцать два.
Но вот оператор наблюдает за станками день, два, месяц, год. А электронно-вычислительная машина накапливает эти сведения в своей памяти. Станки для нее — как пациенты, на каждого заведена подробнейшая история болезни. И получается общая картина — сведения об отклонениях в работе оборудования.
С помощью таких наблюдений специалисты пришли к очень важным выводам. Поняли, что для этих станков нужно по-другому готовить основу. И когда ее приготовили по-другому, станки стали реже останавливаться.
И так во всем.
Ну, теперь уж можно назвать это новое и странное слово: САКУТ. В нем зашифровано то, что происходит на экспериментальном участке ткацкого цеха. Здесь впервые в стране заработала Система Автоматизированного Контроля и Управления Ткачеством. Теперь она внедряется и в других местах — в Киеве, в Риге, в Красноярске. Валентин Константинович Клужанов, начальник отдела САКУТ, рассказывал много. Как всякий увлеченный и верящий в свое дело человек, он самозабвенно нажимал кнопки, щелкал тумблерами, перебирал перфоленту, листал таблицы, показывал графики. У него была своя пятилетка, он мечтал в ближайшие годы перевести на автоматический контроль и управление весь комбинат. Он хорошо понимал, какой джинн дремлет в бутылке под названием САКУТ, и ему не терпелось его выпустить.
Вот потому с такой уверенностью говорила о 144 станках Валентина Ивановна Бобкова.
Встреча
А какие названия у шелковых тканей, сотканных «Красной Розой»: «Голубка», «Ладушка», «Венеция», «Аэлита»!
Не ткани, а праздник. Особенно после того, как они побывают в красильно-отделочном цехе. Там на них наносят рисунок.
Я очень обрадовался, когда увидел на одном печатном станке натуральный шелк. Я мял, гладил его, пока он был еще белый, разглядывал его во всех подробностях.
Дело в том, что несколько лет назад я был за много тысяч километров от Москвы, на берегу Амударьи, в туркменском колхозе «Мир». Был не один, а со своими друзьями.
Гостеприимные колхозники показали нам хлопковые поля, на которых только-только проклюнулись первые побеги. Председатель сказал:
— Погода не балует, работы много. Но хлопка соберем столько, сколько обещали. А теперь пойдемте, покажем вам другие плантации.
Нас привели к небольшому глинобитному дому, побеленному известью. Из темной прохладной двери вышла женщина в белом халате. Она оглядела нас и что-то сказала председателю по-туркменски. Председатель спросил:
— Скажите: кто-нибудь из вас ел вчера чеснок?
— Нет, — помотали мы головами, — мы не ели. Женщина снова что-то сказала председателю.
— Скажите: а вино кто-нибудь пил вчера!
— Нет, мы не пили.
— А одеколоном кто-нибудь утром пользовался!
К счастью, и одеколоном никто из нас не пользовался.
— Хорошо. Тогда давайте мыть руки.
Женщина, улыбаясь нам, как лучшим друзьям, поливала из кувшина, а мы все еще не понимали, к чему эти предосторожности и что в этом домике нас ждет.
Потом мы целый час сидели на толстой кошме в первой комнате домика — остывали. И разговаривали только шепотом. И лишь когда температура нашей одежды дошла до 26 градусов, мы по очереди, на цыпочках вошли в следующие комнаты.
Оказывается мы попали в инкубатор, где из гренов (яиц) тутового шелкопряда выводятся гусеницы. На деревянных стеллажах полутемных комнат в бумажных противнях лежали миллионы «маковых зернышек». Они были ничтожно малы, но цену себе уже знали. И потому капризничали, как могли: и температуры, и влажности требовали особой, и не выносили резких запахов и звуков. Но долго тут лежать они не собирались. Совсем скоро, на 12-й день, должны были появиться разведчики — первые гусеницы.
Ну, а гусениц раздают шелководам. И там, в теплых туркменских домах, гусеницы начинают так капризничать, что даже дети малые притихают. У гусениц развивается прямо-таки волчий аппетит. Они требуют пищи 10—12 раз в день. Вот вынь да положь, а то правильно развиваться не буду! И все в доме — от мала до велика — только и думают, как бы накормить гусениц.
А кормят их листями шелковицы — тутового дерева. Другой пищи они не признают. И поэтому каждое тутовое дерево в республике взято на строгий учет. Толстые узловатые стволы без ветвей выбрасывают вверх и в стороны длинные побеги. Эти нелепые деревья увидишь и вдоль всех туркменских дорог, и в городах, и по обочинам полей, и даже посреди посевов — неудобство большое, а срубить никто не имеет права. Каждое тутовое дерево — это народное достояние.
Даже в Ашхабаде, столице Туркмении, мы наблюдали такую картину: на главном проспекте, на проезжей части, люди забираются на стремянки и срезают побеги с тутовых деревьев, а все машины и троллейбусы уважительно их объезжают.
Это обжорство продолжается 25 дней. На 26-й гусеницы начинают заниматься своим главным делом, ради которого все их выходки и терпят: выделяют из слюнных железок тонкую шелковую нить и наматывают ее вокруг себя, превращаясь в коконы. Из одной коробки «маковых зернышек» получается до ста килограммов коконов.
Стоило терпеть!
Дальше эти коконы на специальных фабриках распаривают, разматывают — километр нити с каждого кокона.
Шелковая нить проходит еще несколько операций и лишь потом попадает на ткацкую фабрику.
В Москве, оказывается, ни одна фабрика не ткет натуральный шелк. Ну, и правильно — это можно сделать на других фабриках — поближе к Средней Азии. Но зато в Москву присылают натуральные шелковые ткани для отделки.
Вот я и увидел длинную ленту натурального шелка на одной из печатных машин. Он из белого превращался в цветной: покрывался зелеными листьями, голубыми и сиреневыми цветами. И я обрадовался встрече с ним в конце его пути — я ведь знал и начало.
Наденет мальчик шелковую рубашку. Девочка — легкое, пестрое платье. Повяжут они пионерские галстуки.
Станут нарядными, красивыми, праздничными. Ну, не приятно ли! Вот для того и стараются на комбинате «Красная Роза» многие сотни людей.
