Замаскированное убийство
Расследование убийств, сопровождавшихся сокрытием трупа, отличается рядом специфических особенностей. Уже при возбуждении дела возникают определенные сложности. Заявления об исчезновении людей, как правило, поступают в органы милиции. В прокуратуру по этому вопросу обычно обращаются позже, часто с жалобами на пассивность производимого милицией розыска.
Нередко органы милиции в течение первых двух-трех месяцев вообще никаких мер не принимают, ожидая возможного возвращения исчезнувшего. Затем заводят так называемое розыскное производство, и посылают запросы в разные населенные пункты страны. Мне неизвестно ни одного случая, чтобы, органы милиции в Молдавии сами возбудили уголовное дело в связи с исчезновением человека.
Объясняется такое положение не столько плохой работой отдельных работников милиция, сколько сложившейся на протяжении многих лет порочной практикой. Дело в том, что даже при полной, казалось бы, очевидности факта убийства исчезнувшего всегда можно предположить, что он жив, но по каким-то причинам не может или не хочет дать о себе знать. Поэтому милиция и не решается возбуждать такие дела, опасаясь, в частности, увеличить число нераскрытых преступлений. Между тем за сообщениями об исчезновениях нередко скрываются хитро замаскированные убийства, которые можно раскрыть, лишь проведя тщательное расследование.
В подтверждение сказанного приведем ряд примеров. 9 мая 1964 г. из Бендер в Трускавец Лывотокой области к своему бывшему мужу Воробьеву выехала Мария Гуслякова. 13 мая 1964 г. мать Гусляковой получила из Львова телеграмму: «Ничего не вышло, задерживаюсь. Муся». Но хотя после получения телеграммы прошло много времени, Мария Гуслякова домой не вернулась.
Тогда мать Гусляковой обратилась с заявлением в Бендерский горотдел милиции. Она рассказала, что Воробьев разошелся с Марией больше года назад, выкрал у нее ребенка и уехал в Трускавец; Гуслякова дважды ездила к Воробьеву за сыном, но безуспешно — ребенка она не нашла. Там же Мария обращалась в милицию.
Воробьева вызвали, отобрали у него подписку о невыезде и потребовали возвратить сына матери, но он заявил, что ему неизвестно, где находится ребенок. Перед последней, третьей по счету, поездкой Марии в Трускавец ее неожиданно вызвал Воробьев по телефону. Вернувшись с переговорного пункта, Гуслякова сказала матери, что Воробьев приглашает ее приехать в Трускавец, обещает отдать ребенка и что, возможно, они даже вновь будут жить ©месте. Мария отпросилась с работы на три дня и поехала в Трускавец, имея при себе 29 руб., чемоданчик с платьями, две бутылки вина и конфеты для ребенка.
Как уже известно, от ее имени вскоре пришла телеграмма, сама она не вернулась.
Работники уголовного розыска истребовали из отделения связи при вокзале Львова подлинник этой телеграммы и правели исследование. Оказалось, что телеграмма написана не Воробьевым и не Марией, а кем-то другим.
Спустя месяц-два после исчезновения Марии в Бендеры приезжал Воробьев и, не заходя к матери Гусляковой, интересовался, что говорят об исчезновении Марии. Воробьев рассказывал, что Марию видели во Львове в гостинице с каким-то офицером.
В ноябре 1964 года мать Гусляковой обратилась с жалобой в прокуратуру на непринятие милицией мер по привлечению к уголовной ответственности Воробьева за убийство ее дочери. В. том, что ее дочь убита, она не сомневалась.
В связи с этим я возбудил уголовное дело и принял его к своему производству. Прежде всего были допрошены все родственники Марии, собраны сведения об образе ее жизни, ее характере, о ее жизни с Воробьевым..
Установив круг знакомых Воробьева, я выяснил, с кем и о чем он говорил, приехав в Бендеры после исчезновения Гусляковой. В рассказах Воробьева оказались противоречия: одним знакомым он говорил, что Гуслякова приехала к нему, побыла минут 10 и уехала с ожидавшими ее на автобусной остановке двумя мужчинами; другим же заявлял, что хотя он и не знает, куда и с кем уехала Мария, но слышал, что ее видели во Львове с каким-то офицером в гостинице, однако, кто именно ее там видел, он не говорил.
Прежде чем выехать в Трускавец, необходимо было допросить Воробьева, который к этому времени переехал в Измаил, чтобы узнать, как он объясняет исчезновение Гусляковой. Кроме того, следовало проверить, где находится ребенок, не стал ли и он жертвой преступления.
Выехав в Измаил, я допросил Воробьева. Он подробно рассказал обо всем, что касалось его взаимоотношений с Гусляковой. Он не отрицал, что бывшая его жена приезжала к нему 10 мая и добавил, что они тогда распили бутылку вина, после чего он проводил ее на автобусную остановку, где Марию ожидали двое мужчин. Воробьев же сразу ушел, так и не узнав, уехала ли жена. Больше он ее не видел. Вызов Гусляковой на переговоры по телефону Воробьев отрицал.
Он показал мне детский сад в Измаиле; я узнал, что ребёнок, действительно, там. Произвел я обыск у Воробьева, но ничего не обнаружил.
Из Измаила я поехал в Трускавец, где мне предстояла большая работа. Прежде всего нужно было попытаться установить, кем исполнен текст телеграммы, отправленной от имени Гусляковой ее матери. У меня возникло подозрение, что к отправке этой телеграммы причастен Воробьев: все родственники 3вали Гуслякову Марией, и сама она всегда называла себя Марией, Мусей ее называл только Воробьев. Телеграмма же была подписана «Муся».
Были проверены все знакомые, сослуживцы и друзья
Воробьева, все, кто в день подачи телеграммы или незадолго до этого выезжал из Трускавца во Львов в командировку, но все это не дало результатов. Чтобы проверить, не была ли написана телеграмма по просьбе Воробьева кем-нибудь из тех лиц, кто также подавал в то время телеграмму на вокзале, я выехал во Львов. Но телеграммы за 13 мая оказались уже уничтоженными за истечением срока хранения. Работники отделения связи тоже ничего объяснить не смогли.
Далее, необходимо было установить, вызывал ли Воробьев Гуслякову на переговорный пункт.
Отделение связи в Трускавце предъявило мне акты на уничтожение всей архивной документации по междугородным переговорам и выдало соответствующую справку. Тогда я решил проверить почтовые отделения в ближайших к Трускавцу городах: Бориславе и Дрогобыче, чтобы узнать, не оттуда ли был сделан вызов. Такое предположение возникло потому, что Воробьев категорически отрицал разговор по телефону с Марией, «по-видимому, надеясь на то, что мне не удастся обнаружить пункт, откуда он заказал разговор.
В Бориславе так же, как и в Трускавце, мне предъявили акт на уничтожение документации. Оказалось, однако, что ее не успели сжечь, и я, перерыв гору документов, обнаружил среди них талон на вызов Воробьевым Гусляковой к телефону, а затем установил и телефонистку, выполнявшую этот заказ. Так была добыта первая улика против Воробьева.
Устанавливая, как и где Воробьев скрывал сына от Марии, я получил еще одно косвенное доказательство его виновности. Оказалось, что ребенок все время находился в детских садах Борислава и Дрогобыча под чужой фамилией, записанной на основании подложных справок, представленных Воробьевым с места работы своих знакомых. При этом Воробьев уговаривал работников детских садов принять ребенка, не обращая внимания на дефекты в документах, жалуясь на то, что он одинок, его жена — пьяница, он с ней разошелся и старается спасти от нее ребенка: На вечернее время и выходные дни он приглашал к ребенку няню. Однако 15 мая, т. е. спустя 6 дней после исчезновения Гусляковой, Воробьев перевел сына из детского сада в Дрогобыче в детский сад Трускавца и впервые назвал ребенка уже его настоящей фамилией — Воробьев. Отсюда следовало, что 15 мая Воробьев уже не боялся того, что Гуслякова, которая все время искала ребенка в детских учреждениях Трускавца, найдет сына. В Трускавце Воробьев жил в общей квартире. В том же коридоре находились комнаты четырех семей.
Соседи подтвердили, что вечером 10 мая они видели приехавшую к Воробьеву женщину, которая находилась в его комнате с 19 часов до 22 часов и вместе с Воробьевым ушла. Домой Воробьев вернулся в первом часу ночи. Между тем на допросе он показал, что Гуслякова пробыла у него недолго.
Одна из соседок рассказала, что в момент приезда женщины к Воробьеву в комнате у него находилась его сожительница — Котов а.
Допросом Котовой удалось установить, что Воробьев ждал приезда своей бывшей жены и что на следующий день, встретившись с Котовой, он сказал ей, что жена уехала и больше сюда «носа не покажет». Были также установлены два ученика Воробьева по музыке, которых он в первых числах мая просил достать охотничий нож, в связи с тем что к нему приезжает его злейший враг и он должен с ним покончить.
Теперь нужно было искать место убийства и сокрытия трупа, так как убить Гуслякову в своей квартире Воробьев не мог. Я знал, что у Воробьева был мотоцикл.
Правда, никто из соседей не слыхал, чтобы в тот вечер его заводили. Однако Воробьев мог выкатить мотоцикл со двора на дорогу и не заводя мотора. Видимо, Воробьев обманным путем (вероятнее всего под предлогом показать ребенка) увез Гуслякову за город и там в лесу убил ее, а труп закопал. На мотоцикле он вполне мог успеть съездить в лес и вернуться домой за два часа. Не зная даже примерно места убийства, производить поиски трупа в зимнее время, да еще в лесу, было, разумеется, невозможно.
Дальнейшее расследование дела в связи с моим переходом на другую работу производил следователь по особо важным делам Коломийцев.
Воробьев был арестован. В результате умелого использования при его допросе немногих косвенных доказательств Воробьев признался в убийстве жены и показал место в лесу, примерно в пяти километрах от Трускавца, где им был закопан труп. Как я и думал, Воробьев привез туда Гуслякову на мотоцикле.
Расследование дела закончил старший следователь Львовской областной прокуратуры Домбровский. Львовский областной суд приговорил Воробьева к 15 годам лишения свободы.
Из всего здесь рассказанного ясно, что это дело вполне могло остаться нераскрытым, а Гуслякова и до настоящего времени разыскивалась бы как без вести пропавшая, если бы не было возбуждено уголовное дело и не приложены усилия к установлению истины. Понятно, что при своевременном возбуждении этого дела раскрыть его было бы куда легче.
Прокурор-криминалист Прокуратуры Молдавской ССР советник юстиции И. Я. Похис
